Благодаря помощи Центральной библиотеки имени А.С. Пушкина города Новокуйбышевска мне удалось отыскать воспоминания о «тюремных университетах» Михаила Кадомцева, оставленные другим политзаключенным И.И. Генкиным (Шаевичем). Он записывал рассказы Михаила и даже получил его тюремную тетрадь. Основная часть его трудов и легла в основу этого поста.
Михаил Кадомцев считал он себя ортодоксальным марксистом, но по своим симпатиям в вопросах тактики и по целому ряду других качеств он напоминал кого угодно: радикально настроенного эсера былых «героических» времен, максималиста, если хотите, а то и анархиста, но меньше всего социал-демократа эпохи 1905 —1914, хотя бы и большевика.
Кадомцева арестовали в 1906 и привлекли по делу динамитной лаборатории и его приговорили к 4 годам арестантских рот.
В уфимской тюрьме, где он сидел в ожидании приговора, нравы были достаточно свободными и заключенным дозволялось даже посещать соседние камеры. В это время он участвует в подготовке побега группе уфимских анархистов, во главе с Павлом Черным (Конторовичем) помогает кустарным способом изготовить бомбы в коробке от какао Жоржа Бормана.
Оружие (два браунинга) и динамит беглецам удалось получить подкупив охрану. Сорваться в побег с ними отчего-то Михаилу не удается. Да и побег этот нельзя назвать удачным – скрыться ненадолго удается только одному из беглецов, примкнувшим к анархистам саратовскому боевику- социал демократу Литвинцеву.
Больше всех Михаилу Кадомцеву жалко получившего пулю в голову анархиста Конторовича. Славный и талантливый парень был…
Кадомцева переводят в г. Мензелинск, откуда он при помощи целой группы лиц, в том и местного меньшевика Николая Сукенника, угодившего за это на каторгу, совершает сложный по организации и эффектный по обстановке стрельбой и множеством других приключений, побег.
* Правда сценарий побега из Мензелинска практически на 100% повторяет побег группы анархистов из уфимской тюрьмы. Там тоже есть подкуп, бомбы, револьверы и недождавшиеся на тройке товарищи с воли. А вот пострадавшему революционеру Сукеннику советская власть заслуг этих не зачтет, сначала осудит на 10 лет в 1929 по 58 статье и расстреляет в 1937 году. Знал ли об этом Эразм Кадомцев? Наверное знал, но и его положение тоже было не очень завидным. Эразму припоминали поданное «прошение» царю, поступок недостойный революционера. Кстати прошение о помиловании подавал и Михаил Кадомцев, благодаря стараниям родных и хлопотам митрополита, имевшего ход к командующему войсками генералу Сандецкому, смертная казнь ему была заменена бессрочной каторгой.
До осени 1907 г. в Тобольском централе жилось относительно свободно. Администрация мало вмешивалась в жизнь арестантов и если смотрела за чем, то за тем только, чтобы каторга не разбегалась и не особенно шумела. Как и во времена Достоевского, вполне можно было расхаживать свободно по дворам, заходить в другие камеры и корпуса, но зато к палям (высокому бревенчатому забору) подходить уже нельзя было. Правда, у ворот острога уже не торчали молодые бабы и девки, торговавшие баранками, пирожками с требухой по копейке штука и кокетничавшие с арестантами; правда, каторжан не выпускали из тюрьмы на вольную работу, но зато никто не носил кандалов, а о снимании шапок при встрече с начальством и о проклятом «здравия желаем» не только разговора не было, но никто не поверил бы, если бы ему тогда сказали, что за несоблюдение этого можно пороть розгами…
У Михаила Кадомцева не сложились отношение с «интеллигенцией» -эсерами, о его о его прошении о помиловании в централе знают.
Переписка с волей велась оживленная. Выписка делалась регулярно, по крайней мере, чай и табак всегда были, а иной раз на столе появлялась белая булка с колбасой. Настроение у всех было бодрое, веселое. Ожидали скорой амнистии. Неудача же бывших восстаний объяснялась тем, что руководили ими меньшевики с большевиками, а не эсеры, то есть восстаниями руководили партии, стоявшие, по распространяемому в тюрьме мнению, за «мирный путь», боявшиеся кровопролития и решительных действий, не признававшие террора и тому подобных революционных выступлений.
К тюремной интеллигенции и полуинтеллигенции большинство «политических» относилось с уважением и доверием. Социал-демократы всех толков, то есть не только меньшевики, но и большевики, были в загоне. Больше всего прислушивались к социалистам-революционерам. Слова о народе, о земле и воле, о равенстве, о роли личности и возвышенных идей, о беспощадной мести врагам трудящихся — слова эти гипнотизировали многих.
Склонность тюремных интеллигентов-революционеров к теоретизированию рефлексии вызывает в М. Кадомцеве сильное отвращение. На неприязненное к нему со стороны заключенных социалистов-революционеров как к прошенисту, Михаил отвечает тем же. Он нигилист, боевик, партизан, человек дела, а теории и прочая канитель ему чужды. Махаевщина – ненависть к интеллигенции, как к эксплуататору рабочего класса, все же больше свойственна анархистам, но Михаил Кадомцев придерживается той же позиции в отношении «тюремной интеллигенции».
Продолжение здесь.
За Самаркой 